Освобождение шпиона - Страница 20

— Нэт, маладый чилавэк. Эта неправылна. Эта пива. Эта в хаммам нехорошо, — покачал он головой, увидев бутылку в руке у Лешего. Повторил со значением: — Пива, водка — нехорашо.

— Может, косяк предложишь, Абдулла? Косяк — хорошо?

— Нэт касях, маладый чилавэк, — огорчился Абдулла. — Касях башка сорвет. Эта совсем нехорошо.

— А что хорошо, Абдулла?

Он долго молчал, сосредоточенно растирая спину Пули мокрой варежкой. Со спины на мраморный стол стекали черные дорожки от молотого кофе. Потом Абдулла сказал:

— Здаровья — вот хорошо.

Леший рассмеялся, отсалютовал ему бутылкой.

— Твое здоровье, Абдулла!

Он удобно расположился на скамеечке у стены парной. Пиво холодное. Пар горячий. Стена теплая. На большом столе посреди парной Адбулла, опоясанный полотенцем, отхаживал Пулю своей варежкой, прерываясь только затем, чтобы зачерпнуть рукой кофе и морскую соль из стеклянной банки. Пуля морщилась, стонала и делала Лешему большие глаза. Сама настояла, чтобы ее отходил профессиональный банщик. Пусть не жалуется. Хотя Лешему это тоже не нравилось.

— А русских девушек за попы трогать — хорошо, Абдулла? — спросил Леший.

Абдулла оскалил в улыбке рот. Зубы у Абдуллы белые. И мраморный стол — белый. И Пуля на нем — белая. Нет, розовая скорее. Только узенькие стринги и лифчик черные, как Абдулла. Рядом с ней банщик казался черным, как негр. Хотя он не негр. Но и не турок, это точно. Будет тебе турок работать в бане массажистом, как же.

— Я ни трогать никого. Эта — массаш. Эта — работа. Эта мне все равно кто такой. Парень, девушка. Попа, не попа… Я — работатель… Работник. Вот так. Ты вот кто, маладой чилавэк? Какой у тебя работа?

Леший допил бутылку, поставил рядом со скамеечкой. Открыл новую.

— Помнишь, у вас облава была? Когда ФСБ террористов арестовала? Я тогда в маске был, старшим, — сказал Леший. — И тоже никого не трогаю, представляешь?

Абдулла сразу перестал улыбаться.

— Хороший работа.

— Он еще и диггер, — подала голос Пуля. — Он под землей ходит. Глубоко, рядом с адом… Там даже в дырку огонь виден…

— Ага, — буркнул Абдулла. — Тоже хороший, наверное.

…Вода в бассейне — холодная. Пуля, раскрасневшаяся после всех растираний и умащений, глаза горят, румянец во всю щеку — горячая. Очень горячая. И белья на ней уже нет. Они окунулись несколько раз, вышли и поцеловались. Абдулла ушел, они здесь одни.

— У вас в ФСБ как принято: девушек сперва кормят, или…

— Или, — сказал Леший. — А кормят потом. И то не всегда.

— Надо заработать, я так понимаю?

— Угу.

— Ну, что ж, — сказала Пуля. — Это мы запросто…

И опрокинулась на массажный стол, раскинула ноги, обнажив гладкую выбритую промежность с узкой розовой щелкой посередине…

Потом они пошли в комнату отдыха, где был накрыт стол на двоих. Пуля втихаря налила себе водки в винный бокал и выпила, а Леший даже не знал, как на это реагировать. По правилам вроде бы следует отругать — восемнадцать едва исполнилось, рано ей водку пить. С другой стороны, вот так оголтело трахаться в бане со взрослым мужиком, с «папиком», тоже, получается, рано. Хотя нет, по закону с восемнадцати трахаться можно. Даже замуж выходить и детей рожать. А спиртное только с 21 года… Странно. После водки в ванной отмок, похмелился, и снова человек. А после иных «папиков» вовек не отмоешься, никакая ванна, никакой пенициллин не поможет. А если еще дети… Но — если взглянуть с третьей стороны, то закон есть закон, а он, Леший, то есть Синцов Алексей Иванович, есть кто? Правильно, полномочный представитель этого самого закона на означенной территории…

— Вообще-то пить только с двадцати одного года можно, — все-таки буркнул он.

— Ага! Но ты ведь сам сказал, что терпеть не можешь всякие правила! — уличила его в непоследовательности Пуля. — А тут про запреты какие-то вспомнил, полномочный представитель! Хитрый! Может, мне в двадцать один год и смотреть на нее не захочется, на водку эту!

— Можешь не смотреть уже сейчас. Вон, закусывай давай… О, вижу, вижу. Всё. Глаза поехали в разные стороны, пространственная ориентация нарушена. Готова девушка…

Леший наколол на вилку листик копченой свинины, протянул ей. Пуля наклонила голову и, сладострастно вздыхая, сняла угощение зубами. Рассмеялась. Откинулась назад, сбросила простыню на пол, разбросала руки по спинке дивана. Она была пьяна.

— У меня маленькая грудь?

— Да нормальная. Не переживай, — сказал Леший. — Красивая. Я ее люблю.

— А некоторым нравится именно маленькая, я слышала.

— А я слышал, некоторым девушкам нравятся маленькие пенисы.

— Нет, ну кроме шуток…

Леший подошел к ней и поцеловал в грудь. В левую, потом в правую. И еще раз в правую. И в левую.

— Кроме шуток, — сказал он, сел и налил себе водки.

Она как-то изменилась в лице. Леший подумал — обиделась. Глаза потемнели, черные протуберанцы летали, будто случилась там настоящая магнитная буря.

— Ты не бросай меня, Лёш… Хорошо? — сказала она тихо.

— Очень надо, — проворчал он. — Я и не собираюсь.

— Я серьезно.

— Ты лопай, лопай. А то развезет.

Она послушно взяла дольку ананаса, откусила. Сок брызнул на подбородок, она вытерла его запястьем. Запястье тонкое, хрупкое, почти детское. Леший украдкой посмотрел на свои руки со вздувшимися от жара венами. Они показались ему похожими на ковши экскаватора. Откуда-то — из живота, из печенок, а может, прямо из сердца, поднялась теплая волна, обожгла, уколола тысячью маленьких иголок, будто он с мороза бухнулся в горячую ванну. Леший даже замычал от боли. Обидеть ее? Бросить? Что за чушь. Он даже готов отдать вот эту руку — левую… нет, даже правую, вот эту свою правую ковшеобразную руку с толстыми грубыми пальцами, чтобы у них все было хорошо. Чтобы сидеть вот так, болтать в свое удовольствие, любоваться без всякого стеснения ее наготой, и чтобы заботиться и охранять, бить чьи-то морды, ломать кости, и чтобы ругать ее время от времени, отбирать всякие опасные игрушки… Только он почему-то ни на миг не мог поверить, что так и будет. Вечно, всегда. Хотя бы какое-то продолжительное время. Кто его знает почему. Не от него тут все зависит, и даже не от нее… От обстоятельств. И от закономерностей жизни. А они таковы, что разведут их с такой же неизбежностью, как и свели. И не просто разведут, а разбросают, словно центрифугой, далеко-далеко друг от друга… В разные концы мира…