Освобождение шпиона - Страница 99

Воронов нахмурился.

— Он мог оказаться мошенником, Улька. Нехорошим человеком.

— Я понимаю. Я думала, ты сразу поймешь, если это мошенник, — сказала она, подумав. — Ты ведь следователь… А ты его пригласил пить чай.

— Я не умею определять мошенников по виду, — сказал Воронов. — И по запаху тоже.

Пустырь закончился. Они вышли к дороге, за которой гастроном, и дальше, через дворы — школа. Улька остановилась, отпустила его руку. Потрогала ремень новой кожаной сумки, висящей на плече Воронова.

— Хорошая вещь, — сказала она. — Трус… Что тут написано?

— А?.. «Труссарди», — сказал Воронов рассеянно.

— Здорово. Мне нравится, когда дарят хорошие вещи, а не просто так… — Улька шмыгнула носом и сказала: — Ты за меня не беспокойся, пап. Все будет в порядке. Я уже почти взрослая!.. Я пойду, ладно?

Воронов не знал, что сказать. Он понятия не имел, что нужно было от его дочери этому загадочному «лжепреподавателю» Юрию Александровичу, к чему весь этот спектакль… Какой-то нехороший осадок остался, мутно было на душе.

— Ладно. Договорились. Я не буду беспокоиться, — сказал он и снова взял Ульку за руку. — Только сегодня я провожу тебя до самой школы.

— А как твоя работа? — забеспокоилась она. — Тебе ведь премию не дадут, если ты опоздаешь!

— Дадут, никуда они не денутся, — буркнул Воронов. — Ну-ка, прибавим шагу…

* * *

Мигунов был в новеньком спортивном костюме и красной футболке, на ногах — домашние тапочки.

— Выгляжу почти как человек, а, Виталий Дмитриевич? — сказал он радостно. — Это мне с воли прислали добрые люди… Вот спасибо им! Забыл даже, как это чувствовать себя в гражданской одежде…

Воронов вежливо улыбнулся в ответ.

— Там про «Неспящих» ничего нет? «Проснись, Россия», «Мигунов — супергерой» и все такое? — Он сделал вид, будто хочет рассмотреть что-то на его футболке.

Мигунов удивленно посмотрел на свою грудь и рассмеялся.

— Нет, это, видно, по другим каналам пришло! — сказал он. — Не знаю только, по каким. И холодильник, и телевизор — все оттуда, видимо… Анонимный благодетель.

Воронов знал этого благодетеля. И даже успел дважды встретиться с ним в неформальной, так сказать, обстановке. Кофе, по капле коньяку, ничего больше. Они просто разговаривали. Вдвоем. Но Воронов понял, что всерьез увлечен Маргаритой Коул. К добру это или к худу, но это так. А к Мигунову он испытывал что-то вроде ревности… пополам с признательностью. Поскольку именно благодаря ему он познакомился с этой женщиной.

— Вам повезло, — сказал он. — Другим заключенным такие подарки делают очень редко. Если они, конечно, не воры в законе… Может, вы — вор в законе, Мигунов? «Смотрящий» на «Огненном острове»?

— Нет, — Мигунов усмехнулся. — Там «Смотрящий» — полковник Савичев.

— Пожалуй, — серьезно согласился Воронов. — Вот и получит выговор за халатность. А может, и строгий!

Он провел очередной допрос, скрупулезно выясняя — на какой почве у Мигунова сложились неприязненные отношения с Блиновым, знали ли об этом представители администрации, просил ли он, чтобы их рассадили, как возникла драка.

Уточнив все детали, следователь вложил протокол в папку, взвесил зачем-то ее на руке, закрыл…

— В общем, картина ясная, — сказал он. — Я перепредьявлю вам обвинение на убийство при превышении необходимой обороны. Это будет «легкая» статья.

Воронов испытующе посмотрел на подследственного. Тот сидел выпрямившись и ответил твердым спокойным взглядом.

— При вашем пожизненном сроке, конечно, это слабое утешение. Но… чем могу, как говорится.

— Ничего страшного, — проговорил Мигунов. — Я вам и так за все благодарен. Живу как на курорте. Ем от пуза, сплю, когда захочу, смотрю «ящик» в свое удовольствие… Кстати, телевидение окончательно деградировало за это время. И общество тоже. Кроме «Евроспорта» и новостей нечего смотреть. Да и новости — сплошная депрессуха… — Он нервно осклабился, сжал и разжал кулаки. — Нет, уж лучше музыка, Виталий Дмитриевич! Все преходяще, как говорится, и только музыка… Вот было несколько передач — получил удовольствие. Много старых хитов. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые… Оторвался по полной программе…

Лицо Мигунова расслабилось, обмякло, он прикусил губы, видно, не желая выдавать свои чувства. Воронов подумал — расплачется. А Мигунов неожиданно улыбнулся ему светлой, почти мальчишечьей улыбкой.

— «Тюремный рок», мать моя женщина!.. Виталий Дмитриевич! — Мигунов едва не кричал в голос. — Знаете эту песню Элвиса?..

Он стал напевать, подергиваясь:

— «Начальники устроили кабак в тюрьме, зеки им играли на гитаре и трубе… та-ра-ра…» Э-эх! Сто лет ее не слышал, а тут еще и кадры из фильма показали… Помните, они там сценку ставили, все в тюремных робах, на фоне решеток… и Элвис: «Лет’з рок! Эврибади лет’з рок!!» Я был на седьмом небе, Виталий Дмитриевич. Полное счастье! Вы не представляете, что это такое…

— Полное счастье в тюрьме? Да уж… — протянул Воронов, немного смутившись.

Он и в самом деле не представлял, поскольку музыкой никогда не увлекался, он даже понятия не имел, о каком Элвисе идет речь.

И добавил:

— «Тюремный рок» — очень подходящая песня в вашем положении…

— Еще бы! — невесело согласился Мигунов. — В молодости танцевал под нее на вечеринках, орал «Лет’з рок!!!», представлял себя черт-те кем… Дурак. И не знал, что когда-нибудь услышу ее в настоящей тюремной камере…

Он замолчал, уставившись на свои руки, потом тряхнул головой и сказал: